Черная вода  - Андреас Фёр

– Ты трус!

– Трус.

Чили исчез в кастрюле. Лара помешала и подняла ложку, указывая на Кройтнера:

– Одновременно.

Кройтнер занял позицию над кастрюлей, издал несколько озабоченный, короткий вздох и наконец сжал ложку в кулаке.

– Я дам тебе хороший совет: ругань – лучший способ бороться с болью.

Если кто-то прошел бы в тот вечер возле дома, он услышал бы адские проклятия, перемежаемые криками боли и новой бранью. Незнакомец, возможно, остановился бы и прислушался, а затем понял, что худшие из проклятий извергает в ночь девушка. Возможно, он позвонил бы в полицию или, если бы был неустрашим, вошел внутрь и услышал бы истерический смех в паузах между проклятиями, после чего прозвучала бы фраза: «Гребаная стенка, ходит, кто хочет!»

Спустя четверть часа Кройтнер и Лара Эверс лежали на полу кухни и хохотали, и Кройтнер повторял на манер мантры:

– Ой, как больно, ну и дьявольская же боль.

Кастрюля от равиоли была пуста, и оба гурмана оказались на волосок от сосудистого коллапса. Лара прижала язык к пивной банке из холодильника.

– С ума сойти! Давно уже так хорошо не проводил время, – признался Кройтнер, и Лара Эверс согласилась.

После того как болезненные последствия капсаициновой[10] оргии утихли, Кройтнер и Лара перешли к уютной части вечера и выпили пива. Лара рассказала о своем побеге из больницы, Кройтнер доложил о коллеге Грайнере. Лара произвела на него такое впечатление, что он принял девятнадцатилетнюю девушку за врача. У этой части вечера тоже были веселые мгновения, и Кройтнер удовлетворенно откинулся на угловом диванчике, в левой руке – пивная бутылка, в правой – сигарета. Лара подбросила еще одно полено в кухонную печь, и комната была заполнена весельем, какое встречается разве что в деревенских трактирах.

– Почему ты вытащил меня из больницы? – спросила Лара между двумя бутылками пива.

– Заткнись.

– Заткнись – такой причины нет. Все имеют цель, когда что-то делают.

– Возможно. – Кройтнер заглянул в свою бутылку. Этот маленький мир под коричневым стеклянным куполом, который пах сырым хмельным и благоуханным алкоголем, очаровывал его с незапамятных времен. Исследуйте как-нибудь бутылку пива изнутри – это нечто.

– Хочешь, чтобы я пошла с тобой в постель?

Вопрос оторвал Кройтнера от приятной усталости.

– Ты ошибаешься, – сказал он. – Это не имеет никакого отношения к тебе лично. Но я бы предпочел женщину чуток… более зрелую и с формами.

– Ах так? – Лара посмотрела на себя: трудно было отрицать, что ее грудь едва вздымала футболку.

– Хундсгайгериха – вот эта бы подошла. Но не вышло.

– Я не стреляла в Вартберга.

– А как насчет пушки в тех окрестностях? Я был так близок, – сказал он, показывая расстояние указательным и большим пальцами, – так близок к забаве. И тут являешься ты.

Лара крепко сжала бутылку с пивом и промолчала. Кройтнер подозревал, что нахлынули воспоминания.

– И что дальше? – спросил он.

Лара пожала плечами:

– Понятия не имею. У меня нет никакого плана.

– А у меня совсем наоборот.

– Что еще?

– У меня всегда есть план. Прежде всего, ты должна отменить признание. В противном случае они будут рыть только в твоем направлении.

– Как это можно сделать, если я здесь?

– В письменном виде. И немедленно. Если окажется, что ты невиновна, сможешь выйти на волю.

– Как это получится?

– Угадай. Когда я раскрою это дело.

Лара посмотрела на него слегка неуверенно.

– Я раскрыл каждое гребаное убийство в этом округе за последние несколько лет. Поэтому просто предоставь это мне.

Лара кивнула. Похоже, уверенность Кройтнера давала ей надежду.

– Итак, – сказал Кройтнер и достал из ящика под обеденным столом блокнот, ручку и надел две латексные перчатки. Он вырвал из блокнота листок и толкнул его по столу Ларе. – Пиши повыше большими буквами: «Аннуляция».

Лара Эверс взглянула на Кройтнера очарованно, но также с большим скепсисом.

– Ты все еще не сказал, чего хочешь от меня.

Кройтнер мягко рассмеялся.

– Ничего. Я ничего от тебя не хочу. Я просто хороший парень, о’кей?

Лара ждала подвоха.

– Если так тебе будет лучше, ты можешь оказать мне небольшую услугу.

– Ах да!

Кройтнер огляделся по сторонам.

– Кухню надо покраситъ. – Он указал на ведро с краской возле скамьи. – Краска тут. И если тебе все равно нечего делать весь день… это было бы супер. – Он улыбнулся Ларе и поприветствовал ее бутылкой пива.

– Так вот как это выглядит!

– Вот как это выглядит. И будь готова, что тебе придется положить два слоя. Сначала, конечно, надо оттереть грязь со стены влажной губкой.

Лара трезво прикинула фронт работ.

– А сейчас пиши: «Аннуляция!»

Лара написала, Кройтнер контролировал.

– Это слово пишется с двумя «н». – Лара начала исправлять, но Кройтнер отмахнулся. – Оставь так. Тогда они убедятся, что это точно от тебя. Далее: «Я, Лара Эверс, аннулирую свое признание, потому что все произошло не так, как я сказала. Я не убивала господина Клауса Вартберга». – Кройтнер подождал, пока Лара нацарапает текст на бумаге. – «Я сказала это, потому что у меня не было шансов в любом случае. Кроме того…» Теперь аккуратно! – Лицо Кройтнера засветилось в ожидании предстоящего удара. – «Кроме того, врачи дали мне наркотики, и у меня было сильное головокружение на допросе. Это несправедливо и против закона».

– Ха-ха! Это пять баллов! – Лара наслаждалась этой частью текста.

Кройтнер встал и принялся рыться в буфете, пока не нашел конверт.

– Подписать, сложить, засунуть в конверт.

Опять был гуляш. Это само по себе не вызывало возражений. Гуляш Манфреда был нежным, а соус – сливочным от большого количества лука, который он очистил и нарезал с терпением и рвением, хотя с возрастом это занимало все больше времени. В течение нескольких часов гуляш томился на медленном огне, а в конце была добавлена половина пачки сладкой паприки. Блюдо могло бы быть совершенным – если бы вкусовые рецепторы Манфреда не ослабли из-за возраста. Валльнер незаметно добавил сливки в свою порцию. Но они оставили следы.

– Почему твой соус такой светлый? – Манфред наклонился к тарелке внука и выставил свою тарелку рядом. – О, смотрите-ка! Так не бывает!